Нет и не было никогда в моей жизни разочарования большего, чем при возвращении домой из Петербурга. В тот самый момент, когда только-только выходишь из здания вокзала на площадь в темноту… Вроде бы и фонари горят, а ощущение полнейшей темноты, затхлости и серости накрывает с головой. И становится просто тошно от этого зимнего вечера, от этих низеньких стеклянных коробок-зданий, от убогости, которую в повседневном круговороте не замечаешь… Чтобы понять это в полном объеме надо уехать. Уехать в Город. В настоящий Город, у которого есть Атмосфера. Может быть, это странно звучит... Какая атмосфера у многомиллионника? А мне кажется, она есть. Ее сложно описать. Суровость; в чем-то даже аскетичность; конечно, строгость; жестокость к человеку. Колодезность. Колодец – избитая метафора относительно к Петербургу, но меткая. Ощущаешь себя песчинкой на дне колодца, вокруг совершенно темно, но путь указан и абсолютно ясен. Вот он, над головой. Путь наверх. Но выбраться удается немногим. Может быть тем, кто в этом городе отмечен памятниками и тем, чьими именами названы дома. А может быть тем, чьи безымянные могилки чернеют на Смоленском кладбище… * * *
Первым местом, которое мы посетили, было оно, Смоленское кладбище. (Здесь стоит заметить, что это было мое первое самостоятельное путешествие, то есть без каких бы то ни было связей с турфирмами). Это в общем-то и задало общей тон всей поездке – духовно-культурный. Музеи, театры, святые православные места. И к Ксении Петербургской (чья часовенка как раз на Смоленском кладбище) нужно было обязательно сходить в первую очередь. Хотите верьте, хотите нет, но я считаю, что именно благодаря ей эта поездка состоялась. Достаточно давно моя крестная привезла мне из Дивеева цепочку с подвеской с изображением этой святой. Я почему-то не носила подарок, он почти полтора года лежал в шкатулке. А когда 10 января шла сдавать экзамен по автоматической обработке естественного языка, очень нервничала и решила надеть подвеску. Не прошло и двух дней, как наша поездка «сложилась» и мы купили билеты до Петербурга. До этого все было нечетко, неясно и неопределенно. И в один момент… На Смоленском тишина, звуки города сюда уже не проникают, высокие деревья словно поглощают шумы и хранят покой погребенных. Но мы подошли к часовне – весеннее пение птиц возникло просто ниоткуда. (Потом, когда вышли из часовни, увидели несколько кормушек вокруг). «Зловещность» кладбища пропала, улетучилась. Свет в душе, уединение, уход в себя, себя светлую, благостную и гармоничную… По Новосмоленской набережной до Финского залива. Все-таки это далеко не саратовские расстояния… «А ведь нам же еще обратно идти!» Ледяная площадь. Грязно-снежная, кое-где с прогалами, серовато-желтоватая. Пустыня.
* * *
Еще в прошлом году, будучи а Петербурге, я открыла в себе одну неожиданную вещь: я плАчу в музеях. Слушаю экскурсовода и плачу. Каждое слово как будто продирает до костей, и я ничего не могу с собой поделать. В первый раз на меня нашло это в музее-квартире А.Блока. На протяжении всей экскурсии – ком в горле, а когда включили запись его голоса, пусть плохую, шипящую, абсолютно неразборчивую – слезы покатились. С тех пор я стала плакать еще и над стихами. Не над всеми подряд, конечно… Но в этот раз я плакала над пушкинским «Памятником». Казалось бы такое заезженное и затверженное стихотворение, что первоначальный смысл, в него вложенный, стерся, как постепенно стираются в языке метафоры. Но в том контексте, в котором я услышала «Памятник» в этот раз, он заиграл совершенно по-новому. Я знала все факты и подробности смерти поэта, что рассказывала экскурсовод. Знала про клеветнические письма Пушкину и его друзьям, про выстрелы на Черной речке, про роковую пуговицу, спасшую Дантеса, про Никиту Козлова, внесшего Александра Сергеевича на руках в дом, про Наталью Николаевну, лишившуюся чувств, про бюллетени Жуковского, про морошку, и про «кончена жизнь»… Но здесь, на Мойке 12, все собралось вместе, выстроилось в единую нить событий и ясно предстало перед глазами. Сухие слова биографии из учебника как будто ожили, за ними встала человеческая жизнь. Может быть потому, что вокруг были те самые стены, те самые предметы (кожаное кресло, стол, чернильница, колокольчик, книги…), которые помнили прикосновения поэта… Ведь предметы – как раз то единственное, что остается от человека в этом мире. Поездка получилась Пушкинская… В памяти фотоаппарата – 3 разных памятника: на Мойке, на площади Искусств и на Пушкинской. А в моей памяти – «Станционный смотритель» Большого Драматического Театра. Замечательный спектакль! В родном городе я совершенно перестала ходить в театры… потому что все раздражает. Кричащие голоса актеров, наигранность, фальшивость, помешанность на шуточках ниже пояса, стремление раздеться прямо на сцене… и публика, с благодарностью принимающая все это. Местный драмтеатр из «Преступления и наказания» умудрился состряпать историю о похождениях проститутки… То, что я увидела в Петербурге, потрясло до слез и пробрало до костей. Бережное отношение к тексту, выверенность каждого слова – в движениях и взглядах, трясущиеся от горя руки Игоря Заблудовского - Самсона Вырина, пытающегося вызволить свою Дуню от бесчестного гусара Минского… Александр Сергеевич остался бы доволен постановкой.
* * *
Юрий Шевчук в фильме «Время ДДТ» рассказывал о том, как переехал в Петербург и каким ему открылся этот город. Он говорил, что это город теней, что они ощупывают тебя так, что ты физически это чувствуешь, а потом принимают или не принимают. Мне казалось несколько странным это наблюдение… пока мы не пришли в Русский музей, где меня ждало еще одно открытие самой себя. Оказалось, что я панически боюсь портретов. Не знаю, с чем это связать. В тот день я ходила по полупустым залам музея и не покидало ощущение, что со стен на меня смотрят из загробного мира. Тени. Я едва бросала взгляд на картину, и в сознании явственно рождался образ человека, на ней изображенного. Неизвестные, богатые и бедные, купцы и помещики, крестьянские дети, помещики, чиновники… Писатели, поэты, музыканты. Больше всего впечатлил портрет Владимира Соловьева
* * *
Вырица – маленький городок в часе езды на электричке. Еще полчаса пешком по пустой дороге, укрытой с обоих сторон высоченными соснами, между маленьких домиков – и мы у Казанского храма. Небольшой, целиком деревянный. Теплый. Внутри темно и уютно, благодать, покой и тишина. Только потрескивание горящих свечей. Осторожно ступаю по половицам, боясь вторгнуться собой в атмосферу… Не хочется уходить.
* * *
2 года назад после путешествия по Главному Музею Петербурга писала:
* * *
Я два раза была в БДТ. Про второй – уже рассказала. А в первый раз я смотрела «Квартет» с Алисой Фрейндлих и Олегом Басилашвили… После возвращения из театра, я не все детали спектакля могла понять – связать – объяснить – вывести смысл. Ничего примечательно-захватывающего не происходит. Четыре актера, когда-то известные на весь мир, на закате жизни оказываются доме престарелых. Они вместе когда-то исполняли «Риголетто», записи их голосов до сих пор расходятся гигантскими тиражами, а они… Стары, немощны, чудны, как и все старики. Воспоминания о былой славе перемежаются жалобами на то, что к обеду забыли подать мармелад, на то, что погода плоха, на то, что… Они решают восстановить свой квартет из «Риголетто», исполнить его на вечере памяти Верди. Конечно, под фонограмму, свою собственную, потому что никто из них не поет уже больше 30 лет. Несколько месяцев готовятся, репетируют с плеерами и наушниками, находят старые костюмы, перешивают их, гримируются… Забавно наблюдать, как они все это делают: со старческой значительностью и одновременно забывчивостью, постоянно отвлекаясь на какие-то бытовые мелочи и уверяя самих себя, что все получится. Их движения неуверенны, «трясучи», шаркающие шаги – пародия на стариков. Квартет выходит на сцену, звучит вступление. Все преображается. Исчезает пародийность. Преклонение перед своими же собственными голосами, перед великим искусством, которое «должно волновать». Перед тем искусством, которое они же сами и доносили когда-то до зрителя, которое через них, оперных исполнителей, передавалось кем-то людям… Конечно, мысль о том, что ни музыка, ни поэзия, ни проза, ни живопись, ни архитектура не созданы по-настоящему человеком, а переданы кем-то «сверху» не нова. Для меня эта мысль, переданная в спектакле, накрепко связалась с Петербургом. Ведь это Город – воплощение искусства, живое создание того, кто там сверху, над колодцем. А люди… могут только, запрокинув голову вверх, созерцать красоту и стремиться к ней, но не достигать... Ведь она «…никогда не достается легко…»
